Жуткое и желанное: почему в кино так много двойников, а нам не надоедает?

Все началось с романтиков: писатели, поэты и художники первой трети XIX века по всей Европе бросились искать новый язык для современной им эпохи. Если в наше время новизна связывается с цифровым сетевым обществом, а в XX веке соотносилась с ускорением прогресса и приходом «массового человека», то во времена Байрона и Пушкина люди переживали закат классической эпохи — абсолютных монархий с их абсолютно понятными правилами и иерархиями.

После Великой французской революции 1789 года и демократической волны, которая докатилась аж до Российской империи, человек оказался выброшен из прежней системы, где знал свое место с детства до смерти, — и обозревал теперь этот новый смутный мир подобно Страннику над морем тумана со знаменитой картины Каспара Давида Фридриха. Да, общество все еще было жестким и иерархичным, но люди в промышленных странах постепенно становились хозяевами своих судеб — а значит, оставались наедине с собственными демонами.

Демоны эти, как точно поймал Эрнст Теодор Амадей Гофман в своих «Песочном человеке» и «Эликсирах сатаны», чертовски похожи на нас самих. Наши доппельгангеры (такое слово закрепилось за мрачными двойниками героев романтической литературы) по сути те темные черты, которые мы не признаём в себе и вытесняем. «Двойник» Достоевского, «Повесть о двух городах» Диккенса и, конечно же, «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона — яркие примеры такого взгляда на личность: где-то там, в глубине нашего «я», затаилось мрачное существо, готовое вырваться на свободу в момент кризиса.

Надо ли говорить, что идея доппельгангерства повлияла на Зигмунда Фрейда и зарождение психоанализа, столь значимого для культуры и особенно кинематографа? Ид, или бессознательное, как противоположность нашему Эго, сознательному «я», рифмуются с гофмановскими и стивенсоновскими мотивами, а в знаменитом эссе «Жуткое» (1919) Фрейд и вовсе прямо анализирует своих романтических предшественников. Эта его статья писалась уже в кинематографическую эпоху — и все великие режиссеры прошлого, да и настоящего, хорошо знакомы с идеями австрийского психиатра.

Тип доппельгангера любим кинематографом: с его помощью можно эффектно показать, как выглядит расколотое сознание героя, и обнажить механику травмы. Аудитории нравится этот прием из-за одновременной загадочности и наглядности: зритель легко ассоциируется с обеими субличностями и способен сопереживать даже Тени.

Иногда таких двойников могут сыграть разные актеры: например, Лив Ульман и Биби Андерссон в фильме «Персона» (1966). Режиссер Ингмар Бергман выбрал для истории внезапно замолчавшей актрисы название прямиком из юнгианского психоанализа: Персона — это та маска, которую человек носит в обществе, скрывая свои подлинные переживания, уязвимости и интимные подробности. Неудивительно, что профессия у героини Лив Ульман именно актриса, а у ее альтер эго Биби Андерссон — медсестра: первая ассоциируется с масками и отыгрыванием ролей, вторая — с возвращением к подлинному «я», к собственному телу.

Куда чаще роли двойников исполняет один и тот же актер, что удобно и зрителю, и режиссеру. С особой ловкостью прием использовал Дэвид Линч в третьем сезоне «Твин Пикса» (2017): агент Купер, застрявший в Черном вигваме на 25 лет, вернулся на землю, где все это время творил зло его двойник, визуально, впрочем, мало похожий на оригинал. Другая прическа, иной стиль одежды, даже неузнаваемые манера речи и походка — для исполнителя обеих ролей Кайла Маклоклена это было нетривиальной задачей. Линч, с одной стороны, дистанцирует зрителя от доппельгангера полюбившегося героя, а с другой — сохраняет заметную связь между персонажами. Бергман в этом смысле сложнее Линча, однако очевидно, что второй у первого многое подсмотрел: «Малхолланд Драйв» (2001) еще больше похож на «Персону», чем сюжетная арка агента Купера.

Такие двойники — частые гости в комедийном жанре. Стечение обстоятельств, сколь угодно абсурдное и невозможное, заносит героя в ситуацию, где его принимают за кого-то иного. Примерно все, что будет показано после такого обмена, обладает удвоенным комедийным эффектом: не на своем месте оказываются сразу два героя, и каждый из них попадает в нелепые ситуации.

Прием поднял на вершину мастерства Чарли Чаплин в фильме «Великий диктатор» (1940), придав двойнику поневоле еще и яркий политико-сатирический оттенок. Безымянный цирюльник волею судеб меняется местами с диктатором по имени Аденоид Хинкель и постепенно начинает мечтать о мировом господстве — и в финале столь пламенно призывает всех свободных людей объединиться против тирании, что звучит неотличимо от настоящего тирана.

Без «Великого диктатора» не было бы, пожалуй, ни любимого всей Россией фильма «Иван Васильевич меняет профессию» (1973), ни диковатого «Диктатора» Саши Барона Коэна (2014), ни многих сюжетных твистов в пародийной франшизе «Голый пистолет» (1988–1994; перезапуск в 2025-м). Зрителю нравится наблюдать, как преображается простой парень у руля государства: каждый убежден, что уж он-то останется грамотным, справедливым и добрым правителем, но в глубине души понимает, что великая власть достанет из него неожиданные вещи — и смеется не столько над цирюльником Чаплина или безграмотным пастухом Коэна, сколько над самим собой. Над все той же своею Тенью.

Другим ценителем этого тропа был Альфред Хичкок, и в фильме «Головокружение» (1958) он показывает свою интерпретацию двойника поневоле: главный герой Скотти (Джеймс Стюарт), переживающий гибель возлюбленной Мадлен (Ким Новак), встречает очень похожую на нее девушку и начинает буквально создавать из нее двойника Мадлен. Фильм, десятилетиями занимающий высшие места в списках лучших картин всех времен и народов, особенно примечателен тем, что его можно интерпретировать десятками разных способов — оцените хотя бы список трактовок в «Википедии». Ни одна из версий, впрочем, не вызывает смеха: Хичкок серьезен с первой до последней минуты и ключей к единственно верной разгадке не дает. Может, и не было никакого двойника вовсе, а Мадлен жива?..

Один из вариантов этого приема, конечно, «принц и нищий», разработанный еще Марком Твеном. Меняем местами бедняка-неудачника и богача-суперзвезду — получаем и простор для шуток, и легкую идентификацию со стороны зрителя, и немалый драматический потенциал. На этом построен новый сериал «Чужие деньги», который выходит на START. Гениальный обнальщик Алексей Воронов подставляет своего двойника Юру Афанасьева (обоих сыграл Максим Матвеев), но получает пулю в голову, а Юра, помимо денег и личности Алексея, — тонну неожиданных проблем. Тема двойничества в этом сериале притягивает и множество других: социальный контекст России 2020-х годов, психологию отношений и даже женскую самореализацию. Кто завидует криптомиллионерам и мечтает махнуться с ними жизнями, почти наверняка пересмотрит свой взгляд: теневая сторона, как мы знаем благодаря романтикам и Фрейду, есть у всего, в том числе у легких денег.

А что, если где-то в мире живет человек, как две капли воды похожий на нас не только внешне, но и душой, но он принимает отличные от наших решения? Как развивается его жизнь? Счастливее ли другой путь, или мы действуем верно? На житейских развилках каждый из нас, наверное, задумывался об этом, а многие режиссеры охотно подбрасывали свои ответы на подобные вопросы. И мастером из мастеров среди таких кинематографистов стоит назвать Кшиштофа Кесьлёвского.

Опробовав двойников из альтернативной реальности в фильме «Случай» (1981), в котором показаны три возможные судьбы юноши Витека в зависимости от того, успевает ли он сесть в поезд, польский режиссер вернулся к теме на совершенно ином символическом уровне в международном проекте «Двойная жизнь Вероники» (1991). Вероника из Кракова и Вероника из Парижа словно бы связаны невидимой нитью, и жизнь одной неумолимо и незаметно влияет на жизнь другой. Можно предположить даже, что одна выступает своего рода черновиком для второй.

Но что две-три версии наших судеб, если можно говорить о сотнях, тысячах, миллионах таковых? Оскароносный фильм «Всё везде и сразу» (2022) показывает, сколь причудливыми путями могли бы развиваться наши личные истории, сделай мы что-то иначе. Бесконечное множество Эвелин Вонг (Мишель Йео) местами столь же комичны, что и бесконечные Рик и Морти в одноименном мультсериале, но картине Дэниэла Шайнерта и Дэна Квана удается наделить всю эту армию двойников из других миров почти философским смыслом — не хуже, чем тридцатью годами ранее Кесьлёвскому. А упражнение «Где бы я был, если бы…» вполне себе терапевтично для вдумчивого зрителя, и неважно, смеется ли он над Вонг с пальцами-сосисками или рыдает от того, как резко и бессмысленно оборвалась жизнь одной из Вероник.